Версия текста на русском языке изначально опубликована в альманахе «Женщины в политике: Новые подходы к политическому» (2020).


Сегодня двое мужчин поругались, пытаясь решить, могут ли они называть меня пидором, или все-таки, если я женщина, то нужно называть меня как-то иначе? Могут ли женщины быть пидорами? Главный вопрос, который один мужчина задавал другому в комментариях под моей статьей о квир: как понять, что я женщина, если они не могут в этом убедиться? Они будут полными дураками, если назовут женщину пидором, поэтому нужно обязательно понять и проверить.

Я не давал_а им подсказок. Я наблюдал_а за тем, как два человека, далекие и от гендерных исследований, и от ЛГБТ+ активизма, сформировали один, единственно важный вопрос: как мы наполняем категории идентичности и что происходит, когда мы попадаем в ситуации, где эти категории больше ничего не значат?

За последние пять лет (за все то время, когда я не отвечаю на вопросы о своем поле, о гендере, о своей идентичности; за все то время, когда я слушаю удивленное: «О, я думал, что вы мужчина» — и разочарованное: «А я думала, вы женщина»; за эти годы, наполненные «Ну, это надуманное», «Однажды ты это перерастешь» и «Такие люди, как вы, разрушают феминизм изнутри») я очень часто оказывал_ась в ситуациях, где люди злились на меня. Люди хлопали меня по плечу и говорили: «Ну, ладно, квир так квир, но с кем ты встречаешься, с женщинами или мужчинами?» Или раздраженно пожимали плечами: «Вы в своем активизме придумываете тысячи гендеров, уже пора бы прекратить». Или недоумевали: «Я не могу понять, как такая красивая девушка говорит о себе «он». Наверное, вы переживаете какую-то травму?» И так все эти пять лет, люди, вступавшие в коммуникацию со мной, пытались дать мне какую-то идентичность и огорчались, когда я не соответствовал_а этим выставленным ожиданиям.

Квир для меня — это отказ называть себя; для окружающих это про неудобство, про ошибку в коммуникации, про неспособность взаимодействовать в ситуациях, где категории гендера нет. Вот совсем недавно одна фотографка сообщила мне, что думала, что придет мужчина, а пришел_а я. «Как вы понимаете, что я не мужчина?» «О, — сказала она, — я не знаю. Но ведь для людей очень важно быть кем-то. Если вы не женщина и не мужчина, то кто вы тогда?»

Идентификация в русскоязычном пространстве — это уже активистское действие. Если я скажу, что я лесбиянка, откажется ли от меня моя семья? Если я скажу, что я транс*мужчина, выгонят ли меня с работы? Если я сообщу свой ВИЧ-статус, будут ли общаться со мной мои друзья? Или, даже если не брать такие примеры, если я публично скажу, что я женщина и это важно для меня, смогу ли я получить руководящую должность? Заявление о том, что у тебя есть идентичность — это заявление о том, что у тебя есть потребности и, что важнее, голос, чтобы говорить про эти потребности. Бороться за такой голос понятно, хотеть его понятно, и, конечно, что еще понятнее, разные голоса по-разному важны в обществе, где женщины* должны рожать детей, а мужчины* — ходить на войну.

Квир — это отказ присоединяться к какой-либо группе, это про нежелание участвовать в изначально несправедливом процессе, это про сепарацию и выход из системы.

За что я борюсь, когда я говорю, что я квир? Ни за что. Я не борюсь ни за что и ни за кого. Я против всех.

Теперь про важное, про институциональную память. Летом 2015 г. на фестивале Meta в самом центре Минска Тимофей Созаев, гей-активист, говорит о том, что квир уничтожает сообщество, разъединяет, дает фантомное ощущение безопасности. Пока власти не понимают, что мы геи и лесбиянки, и думают, что мы квир, они вроде бы не придут за нами. Да и что такое этот квир? Привезенный из Штатов термин. Чужой для русскоязычного пространства.

В 2015 г. я впервые слышу, как кто-то на русском произносит слово «квир», да еще и пытается проанализировать и обсудить его. В Минске квир как часть повестки почти не существует, но когда он появляется, а появляется он чуть позже тем же летом, с лекциями про небинарность и гетеронормативность, то он начинает раздражать сразу всех и вся.

Квир раздражает и ЛГБТ+ активисто_к, и феминист_ок, и гендерных исследователь_ниц, раздражает своей неподконтрольностью. Сначала квир пытались объяснить через квир-теорию, которую привезли из европейских университетов, поставили рядом с «Gender trouble», сказали, что квир — это отказ от означивания. А люди взяли и стали использовать его в качестве идентичности. Кроме квир, забрали транс*, небинарность, флюидность, номадизм. Все то, что в западной академии означало непостоянность и текучесть, вдруг стало конкретными категориями.

Почему в постсоветском пространстве вообще есть спрос на категории идентичности из другого контекста? Я бы сказал_а, что это потому, что внутри этого пространства никто больше не знает, что значит быть женщиной* или мужчиной*. Потому что бинарные категории больше нечем наполнить, предписания, которые в них содержались, не применимы к проживаемой реальности. Вот, вроде бы, быть женщиной* значит выйти замуж, родить ребенка, ходить на работу, убирать дома, носить каблуки и макияж. Но для части людей, родившихся в 1990-х, нет никакой экономической возможности иметь этот дом, иметь этого ребенка. Провал неопатриархальной системы, связанный в Беларуси и с экономической стагнацией, и с тотальной дисфункцией всех социальных институтов от школы до церкви, идет рука об руку с отсутствием какого-либо политического выбора. И раз уж ты не можешь ничего выбирать в этой стране, то ты хотя бы можешь выбрать себе идентичность.

В таком прочтении квир раздражает еще больше: это мягкое, но неотвратимое напоминание, что ничего больше не работает. Даже квир — европейский, англоязычный квир — не работает.

Что я могу изменить в Беларуси? Я не могу изменить ничего. Я могу обманываться, могу тешить себя надеждой, что политическая система так или иначе изменится, что рано или поздно социальный прогресс придет. Но здесь и сейчас я не имею никакого контроля над государственными структурами, никакого контроля над политическими процессами, никакого контроля над внешним миром. В этой стране никто не представляет мои интересы; нет такого человека, который бы говорил от меня и для меня.

Поэтому я начинаю с нуля. Мне не нужно никакой партии, мне не нужно никаких других репрезентанто_к, кроме меня и моего тела. Я не хочу менять систему, в которой мне ничего не принадлежит, в которой моя единственная функция — это функция подчинения.

Квир — это мое отчаяние, это мое бессилие. Если глобальная социальная перемена невозможна, тогда я буду изменять себя. Я буду изменять часть за частью, сантиметр за сантиметром, вытирая и вымарывая из себя подчинение, пассивность, угнетенность. Я буду менять свой язык, свой способ мыслить и говорить, свой способ проживать эту реальность. И даже если это значит, что другие люди будут наказывать меня за это, я буду продолжать это делать.
Потому что мне нечего терять в мире, в котором для меня нет места.

Список моих идентичностей, подаренных другими людьми: страшная лесбуха; пидор; оно; жирная феминистка; членодевка; транссуха; больная баба; ебанутое существо. Бережно храню их всех.

Откуда берется агрессия на квирование? Эта агрессия связана со страхом. Там, где нет места ненормативным идентичностям и практикам, нет места сомнениям в заведенном порядке вещей. Критика гетеросексистского порядка вызывает желание защищаться, потому что она несет идею о несостоятельности и несправедливости такого порядка. Если завтра все женщины* откажутся выполнять бесплатный репродуктивный труд, капитализм потеряет свой главный источник дохода. Если завтра все мужчины* откажутся принимать участие в милитаристских действиях, направленных на защиту фантомных национальных государств, военные корпорации обанкротятся. Если мы признаем, что токсичная маскулинность и связанная с ней культура чрезмерного употребления мяса, использования автомобилей, рискованных инвестиций, перепроизводства и перепотребления, имеют реальное влияние на климатические изменения, то мы окажемся лицом к лицу со многими неприятными вопросами. Множество людей хотели бы избежать подобных сценариев.

Где в Беларуси находятся гетеросексистские пространства? Везде. И везде нахождение в них связано с чрезвычайно сложной системой штрафов.

Хочу поделиться лишь кратким списком того, что, как оказалось, недопустимо делать:

• не брить подмышки и (или) ноги, выходя на улицу летом или весной;
• краситься косметикой и не краситься косметикой (в разных ситуациях по-разному, но нужно угадать, в каких это разрешено, а в каких — нет);
• говорить о менструации, о контрацептивах, о репродуктивных системах, о заболеваниях, передающихся половым путем, о вагине и матке в любых возрастных группах любого состава;
• говорить об оральном сексе как самостоятельном предмете разговора, об оральном сексе как альтернативе пенетрации, о других видах секса за пределами утомительного гетеросексуального представления о том, что оргазм можно получить только при помощи пениса, о сексе без мужчин*, о сексе с мужчинами*, о мастурбации;
• признавать реально существующее неравенство в оплате труда в Беларуси;
• утверждать, что в Беларуси существует проблема домашнего насилия и изнасилований, которые происходят, в том числе, в школах, университетах, больницах, армии и тюрьмах;
• указывать собеседни_цам на их расизм, сексизм и дискриминацию по отношению к людям с ментальными и физическими особенностями;
• не состоять в отношениях и состоять в отношениях;
• говорить о себе в мужском роде, в среднем роде, во множественном числе;
• требовать уважения к своим личным физическим границам, к своему «нет», к своему мнению и своему голосу.

Как я вообще оказываюсь в гетеросексистских пространствах, не созданных для меня (не созданных ни для кого)? Часто я оказываюсь там благодаря моему цисгетеро пассу: если я не начну говорить, то многие люди примут меня за сво_ю. Они начнут делиться милыми и забавными историями из своей семейной жизни, шутить невинные шутки о соседях и шепотом обмениваться со мной интимными историями. Мне больше не нужна дружба гетеросексистского большинства. Я больше не могу притворяться, не могу менять окончания глаголов, когда говорю о своих партнер_ках, не могу интересоваться планами свадеб и happily ever after. Поэтому я задаю неприятные вопросы, начинаю некомфортные беседы.

И я думаю именно эти предательские интервенции (все думали, что я «нормальн_ая», а я решаю обсуждать секс-работу на вечеринке после шуток о вебкам моделях) и вызывают такую агрессию. Если меня и таких, как я, нельзя вычислить по нашему внешнему виду, по нашим именам и фотографиям, значит, больше не существует инструмента, который бы отделял зерна от плевел и помогал поддерживать баланс системы.

Значит, для гетеросексистского большинства больше не осталось эксклюзивных пространств. Значит, никто не может быть до конца уверены, что квир маргинал_ки не просочились в институты власти и не пытаются расшатать их изнутри, саботируя решения государства. Квир — это практика партизанских вмешательств, взращивания сомнения даже в самых ярых защитни_цах капиталистического патриархата в справедливости этой системы и ее надежности.

Не слишком ли рано мы начали использовать слово квир, когда повестка лесбиянок и геев еще не сформирована? Может, конечно, и так, но чего ждать? Представление о том, что в ЛГБТ+ движении есть какая-то последовательная ступенчатая логика, в последнее время стало особенно видимым, когда возникла потребность консолидации усилий (например, в последний раз такая попытка возникла при работе над законопроектом против дискриминации). Сначала мы боремся за права геев, потом мы вспоминаем о лесбиянках, потом, лет через двадцать, когда большая часть транс*гендерного сообщества окажется вовлеченными в индустрию секс-работы и будет умирать от неправильного приема гормональных таблеток, купленных на черном рынке, мы начнем делать программы и для них в том числе.

Когда активист_ки из феминистского поля критикуют меня за _нижние подчеркивания_, за множественное число, за отказ от идентичности, потому что это все слишком рано, это отвлекает людей от главной цели феминистского движения (какая она — главная цель феминистского движения?), я не понимаю, сколько еще мне нужно прождать, чтобы выступить с этой повесткой.

Я ждал_а на протяжении всех своих школьных лет, всех университетских лет, все годы работы, все часы, дни и месяцы, проведенные в активизме. Ждал_а, что произойдут какие-то изменения, которые уверят меня, что справедливость и перемены возможны. Но закон о противодействии домашнему насилию так и не принят, преступления на почве ненависти так и не расследуются, жертв изнасилований все так же обвиняют и унижают даже после их смерти, ксенофобия и измывательства над мигрант_ками в Беларуси игнорируются, массовые самоубийства в армии замалчиваются.

У меня нет ни сил, ни времени ждать. Я не хочу компромиссов и полумер. Я хочу радикальных перемен здесь и сейчас. Я хочу тотального пересмотра системы гендера и сексуальной ориентации. Я хочу упразднения иерархий, базирующихся на идентичностях. Я хочу коренных преобразований во всех социальных институтах, я хочу горизонтальности и справедливости, хочу защиты уязвимых групп и ответственности привилегированных групп.

Я хочу мир, где есть место для меня.

Today, two men had a fight, trying to decide whether they can call me a fag or, if i am a woman, then one needs to call me something else? Can women be faggots? The main question that one man asked the other in the comments below my article on queer was: how does one know i'm a woman if one cannot check if it is true? They will be complete fools if they call a woman a faggot, so one must definitely understand and check.

Ididn't give them hints. I watched how two people, far from both gender studies and LGBT+ activism, formulated an important question: how do we fill in the categories of identity, and what happens when we find ourselves in situations where these categories no longer have a meaning?

Over the past five years (for all the time in which i do not answer questions about my sex, gender, about my identity; for all the time in which i have been listening to the surprised: "Oh, I thought you were a man" - and disappointed: "i thought you were a woman"; over the years filled with "Well, this is far-fetched", "One day you will outgrow it", and "People like you are destroying feminism from the inside"), i very often found myself in situations where people were angry with me. People tapped me on the shoulder and said, "Well, okay, queer then queer, but who are you dating, women or men?". Or shrugged their shoulders in annoyance: "You are inventing thousands of genders in your activism, maybe it is high time to stop." Or they were perplexed: "i cannot understand how such a beautiful girl says ‘he’ about herself. You are probably experiencing some kind of trauma?". And so all these five years, people who entered into communication with me tried to inscribe onto me some kind of identity and were upset when i did not meet these set expectations.

Queer for me is a refusal to name myself; for those around me, it is about the inconvenience, about a mistake in communication, about the inability to interact in situations where there are no gender categories. Just recently, a photographer told me that she thought that a man would come, but came i. "How do you understand that i am not a man?". "Oh," she said, "i don’t know. But it is very important for people to be someone. If you are not a woman or a man, then who are you?"

Ín the Russian-speaking space, identification is already an activist action. If i say that i am a lesbian, will my family give up on me? If i say i'm a trans*man, will i get fired from my job? If i give my HIV status, will my friends talk to me? Or, even if we do not take such examples: if i publicly say that i am a woman and this is important to me, will i be able to get a leadership position? A statement that you have an identity is a statement that you have needs and, more importantly, a voice to speak about those needs. It is understandable why one wants to fight for such a voice, to want it is understandable, and, of course, what is even clearer, different voices are important in different ways in a society where women* must have children and men* must go to war.

Queer is a refusal to join any group, it is about unwillingness to participate in an initially unfair process, it is about separation and exit from the system.

What am i fighting for when i say i'm queer? For nothing. I am not fighting for anything or anyone. I am against everyone.

Now about an important thing, about institutional memory. In the summer of 2015, at the Meta festival in the very center of Minsk, Timofey Sozaev, a gay activist, says that queer destroys the community, divides it, and gives a phantom sense of security. Until the authorities understand that we are gays and lesbians, and think that we are queer, they might not come for us. And what is this queer? A term brought from the States. Alien for the Russian-speaking space.

In 2015, for the first time, i hear someone say the word "queer" in Russian, and even try to analyze and discuss it. In Minsk, queer almost does not exist as part of the agenda, but when it appears, and it appears a little later that summer, together with lectures on being non-binary and heteronormativity, it begins to annoy everyone and everything at once.

Queer annoys LGBT+ activists, feminists, gender researchers, annoys them with its uncontrollability. At first, they tried to explain queer through queer theory, which was brought from European universities, put it next to "Gender trouble". They said that queer is a rejection of meaning. And people took it and began to use it as an identity. In addition to queer, they took trans*, non-binary, fluidity, nomadism. Everything that in Western academia meant impermanence and fluidity suddenly became solid categories.

Why is there a demand in the post-Soviet space for categories of identity from a different context? i would say that this is because within this space, no one no longer knows what it means to be a woman* or a man*. Because these binary categories have nothing else to be filled with, the prescriptions they contained are not applicable to the lived reality. It seems, being a woman* means getting married, having a baby, going to work, cleaning the house, wearing high heels and makeup. But for some people born in the 1990s, there is no economic opportunity to have this house, to have this child. The failure of the neo-patriarchal system, associated in Belarus with both economic stagnation and total dysfunction of all social institutions from school to church, goes hand in hand with the absence of any political choice. And since you cannot choose anything in this country, then at least you can choose your identity.

Read this way, queer is even more annoying: it's a gentle but inescapable reminder that nothing else works. Even queer - European, English-speaking queer - doesn't work.

What can i change in Belarus? I cannot change anything. I can deceive myself, i can amuse myself with the hope that the political system will somehow change, that sooner or later social progress will come. But here and now i have no control over state structures, no control over political processes, no control over the outside world. In this country no one represents my interests; there is no such person who would speak from my perspective and for me.

So i start from scratch. I don’t need any party, i don’t need any other representative except me and my body. I don’t want to change a system where i don’t own anything, where my only function is one of subordination.

Queer is my despair, this is my impotence. If global social change is impossible, then i will change myself. I will change myself part by part, centimeter by centimeter, wiping out and blotting out submission, passivity, oppression. I will change my language, my way of thinking and speaking, my way of living this reality through. And even if it means that other people will punish me for it, i will continue to do so.

Because i have nothing to lose in a world in which there is no place for me.

List of my identities donated to me by other people: scary lesbian; faggot; it; fat feminist; dickgirl; transvestite; a sick woman; fucked up creature. I keep them all with care.

Where does the aggression in response to queering come from? This aggression is associated with fear. Where there is no room for non-normative identities and practices, there is no room for doubt in the way things are. Criticism of the heterosexist order evokes a desire to defend itself, because it carries the idea of ​​the failure and injustice of this order. If tomorrow all women* refuse to perform free reproductive labor, capitalism will lose its main source of income. If tomorrow all men* refuse to take part in the militaristic actions aimed at protecting the phantom nation-states, the military corporations will go bankrupt. If we recognize that toxic masculinity and the culture of excessive meat consumption, car use, risky investments, overproduction and overconsumption associated with it have a real impact on climate change, then we are faced with many unpleasant questions. A lot of people would like to avoid these scenarios.

Where are heterosexist spaces in Belarus? Everywhere. And everywhere being in them is associated with an extremely complex system of restrictions.

I want to share only a short list of what, as it turned out, is unacceptable to do:

• not to shave armpits and (or) legs when going outside in summer or spring;
• to wear or not to wear makeup (in different situations it is different, but you need to guess in which it is allowed and in which it is not);
• to talk about menstruation, about contraceptives, about reproductive systems, about sexually transmitted diseases, about vagina and uterus in any age group of any composition;
• talk about oral sex as an independent subject of conversation, about oral sex as an alternative to penetration, about other types of sex beyond the boring heterosexual notion that orgasm can only be obtained with the penis, about sex without men*, about sex with men*, about masturbation;
• to recognize the real wage inequality in Belarus;
• to argue that in Belarus there is a problem of domestic violence and rape, which occur, inter alia, in schools, universities, hospitals, the army, and prisons;
• to point out to interlocutors about their racism, sexism, and discrimination in relation to people with mental and physical disabilities;
• not to be in a relationship and to be in a relationship;
• to talk about yourself in the masculine gender, in the neutral gender, in the plural;
• to demand respect for your personal physical boundaries, for your "no", for your opinion and your voice.

How do i end up in heterosexist spaces not made for me (not made for anyone) at all? Often i find myself there еhanks to my cishetero pass: if i don’t start talking, many people will take me for "theirs". They will start sharing cute and funny stories from their family life, joking innocent jokes about neighbors and whispering intimate stories to me. I no longer need the friendship of the heterosexist majority. I can’t pretend anymore, i can’t change the endings of verbs when i talk about my partners, i can’t be interested in wedding plans and happily ever after. Therefore, i ask unpleasant questions, start uncomfortable conversations.

And i think it is exactly these treacherous interventions (everyone thought i was "normal" and i decide to discuss the sex work industry at a party after hearing jokes about webcam models) that cause such aggression. If me and people like me cannot be revealed based on our appearance, by our names and photographs, then there is no longer a tool that would separate the wheat from the chaff and help maintain the balance of the system.

This means that there are no more exclusive spaces left for the heterosexist majority. This means that no one can be completely sure that queer marginals have not infiltrated the institutions of power and are not trying to shatter them from within, sabotaging the decisions of the state. Queer is the practice of guerrilla interventions, raising doubts even in the most ardent defenders of the capitalist patriarchy about the justice of this system and its reliability.

Is it too early to start using the word queer, when the lesbian and gay agenda has not yet been formed? It might be so, of course, but what to expect then? The idea that the LGBT+ movement has some kind of sequential stepwise logic has recently become especially visible when the need to consolidate efforts arose (for example, the last time such an attempt was made when working on a draft of the anti-discrimination law). First, we fight for gay rights, then we think about lesbians, then, twenty years later, when most representatives of the trans*gender community become involved in the sex work industry and are dying from improper use of hormone pills bought on the black market, we will start making programs for them as well.

When activists from the feminist field criticize me for using _underscores_, for using the plural, for giving up on identity because it's all too early, because it distracts people from the main goal of the feminist movement (what is the main goal of the feminist movement?), i don't understand, how much longer do i have to wait to come up with this agenda.

I have waited for all my school years, all my university years, all the years of work, all the hours, days, and months spent in activism. I was waiting for some kind of change that would assure me that justice and change are possible. But the law on counteracting domestic violence has not been adopted, hate crimes have not been investigated, rape victims are still accused and humiliated even after their death, xenophobia, and abuse of migrants in Belarus are ignored, mass suicides in the army are hushed up.

I have neither the strength nor the time to wait. I do not want compromises and half-measures. I want radical changes here and now. I want a total overhaul of the system of gender and sexual orientation. I want to abolish identity-based hierarchies. I want fundamental transformations in all social institutions, i want horizontality and justice, i want the protection of vulnerable groups and the responsibility of privileged groups.

I want a world where there is a place for me.