Термин «сraftivism» впервые был использован в 2003 году теоретиком и практиком Бетси Грир (Betsy Greer). Слово образовано от английского «craft» и «activism», что подразумевает под собой «движение искусств и ремесел» и «активизм». «Искусства и ремёсла» (Arts & Crafts) — английское художественное движение викторианской эпохи, участники которого следовали идеям об эстетическом и художественном превосходстве изделий ручного ремесла над продуктами промышленного производства индустриальной эпохи. По их убеждению, массовое производство приводит к деградации как создателя, так и потребителя товаров. Сторонники движения в продолжение средневековых ремесленных традиций образовывали гильдии и общества, каждое с собственным стилем, специализацией и лидерами. Там они обсуждали свои идеи и делились опытом. Ремесленники использовали свои навыки для вдохновения революции, особенно это касалось создания флагов.

Основные темы современого крафтивизма – тема гендера, политических и религиозных рефлексий внутри государства. На уровне работы с материалами для крафтивизма важна идея «сделай сам», также важна тактильность и эстетика несовершенства, но искусством это становится только тогда, когда у работы существует концепция в определенном контексте. Крафтивисты уверены, что связанные с ремеслом проекты могут стать не только изобразительным средством, но и средством для обмена знаниями и организации сообществ через мастерские.

Более трёх лет я работаю с темой социальной памяти и семейными фотоархивами в Беларуси. Одной из проблем классической генеалогии является отсутствие информации о женщинах. Моей реакцией на эту проблему стала работа “Девичья фамилия”, 2018. Используя фотографии из своего семейного архива, я возвращала женщинам их девичьи фамилии, вышивая их красной нитью. Фотографии женщин, фамилии которых забыты, подписаны красным крестом, напоминающим неграмотных людей, использовавших крест в качестве подписи. Помимо замены имени, крест также является символом исключения из семейной истории. Работа была выставлена в галерее КХ в Бресте (Беларусь), в коллективной выставке “Матерь материя”.

Примерно через год я адаптировала эту работу в “практики вышивания”, построенные на коммуникации во время мастерских. Желающие принять участие собираются вместе, чтобы вышивать и обсуждать важные социальные вопросы и через свою работу сделать высказывание более значимым. Так и в истории, связи между радикальным активизмом и ремеслами на этом и основываются: до того, как женщины получили право голоса, вязальные тусовки были хорошим прикрытием для самоорганизации и для того, чтобы выйти из дома и поговорить. Тем не менее, позиционирование крафтивизма как исключительно женского занятия неверно. Набор в группы “практики вышивания” был открыт для людей любого пола.

В 2020 году я была вынуждена адаптировать встречи в формат онлайн и он оказался достаточно удобным. Встреча проходила в рамках фестиваля DOTYK, на ней присутствовали участницы из: Украины, Польши, Казахстана, Швеция, Беларуси и России. В этот сложный год изоляции и политического давления, задуманное мной мероприятие стало похоже на психотерапевтические группы поддержки. Участницы объединись в телеграм группе и решили что будут продолжать подобные встречи, уже без моей организации. Надеюсь это действительно произойдет. Трое участниц “практик вышивания” написали тексты о своих работах и о том, как они используют потенциал крафтивизма как социального активизма.

Моя бабушка Клава умерла месяц назад. История её жизни одновременно и необычная, и типичная. Она родилась в деревне Жажэлка в 1927 году. Когда ей было 3 года, её родителей отправили в ссылку на Урал за то, что они отказались вступать в колхоз. В дороге бабушка заболела, и её каким-то образом удалось отправить назад с её дядей, который получил телеграмму и приехал её забрать. Она росла в семье дяди и тёти вместе со своими двоюродными сёстрами и братьями. Потом она переехала в Минск, училась на бухгалтерских курсах. Только в 1950-х её родители вернулись из ссылки. Мне трудно в это поверить, но она впервые в сознательной жизни увидела своих родителей только когда ей было за 20.

Когда ей было 27, она вышла замуж за дедушку. Он тогда ходил в вечернюю школу (до войны он только 5 классов успел закончить), а она помогала ему с математикой и работала бухгалтеркой. Она и меня учила математике. Дедушка играл со мной, мы строили замки из конструктора, а бабуля учила меня слагать и вычитать. А ещё бабушка любила вышивать крестиком.

Бабушка редко проявляла эмоции. Не помню, чтобы она когда-нибудь плакала. Папа тоже не помнит. Дедушка был чувствительный и часто плакал от радости. А иногда - от отчаяния. Когда дедушка умер, бабушка пообещала ему, что скоро она к нему придёт. Она стала постепенно угасать. Последний месяц своей жизни она сказала, что больше не будет ходить - и перестала ходить совсем. В последний раз я её видела за день до её смерти. Это было странно. Хотелось с ней поговорить, но она почти все время спала, и я смогла только покормить её.

А на следующий день она умерла. Мы похоронили её рядом с дедушкой и её родителями. Потом погуляли по кладбищу. Папа показал мне могилы других наших родственников. Там стоит памятник моим прапрабабушке и прапрадедушке. Могилы нет, потому что неизвестно, где их похоронили. Они исчезли в 1930-х, когда прабабушка и прадедушка были в ссылке.

Через неделю-две после похорон я принимала участие в серии воркшопов про крафтивизм и коллективные практики вышивания, который проводила Леся Пчёлка. Я почти ничего не вышивала со школьных времен, и тут вдруг заново открыла для себя вышивку. Вышивание оказалось очень терапевтическим процессом, такая монотонность расслабляет и успокаивает.

Во время наших разговоров на воркшопе Леси у меня появилось желание сделать что-то про жизнь моей бабушки. Пришла идея вышить карту с маршрутами. Потом я поняла, что история моей бабушки неразрывно связана с историями моей семьи, и эта идея развилась до исследования семейной “геогенеологии” (кажется, я придумала это слово). Я решила вышивать маршруты жизни всех родных, про которых удастся найти информацию.

Я расспросила родителей и бабушку Маню. Попозже свяжусь с другими родными, с которыми у меня есть контакт. А может и познакомлюсь с остальными. Пришлось выдумывать условные обозначения. У каждого_ой родственника_цы свой цвет нитки. Цветок (колониальный узелок) я вышиваю там, где родственник_ца прожил_а как минимум год. Лепестки вокруг цветов обозначают, сколько десятилетий родственник_ца прожил_а в той или иной локации: один лепесток (стежок) равен 10 годам. Линии - примерные маршруты от одного места к другому. Если родственник_ца умер_ла, я вышиваю крест там, где они захоронены. Для живых людей я оставляю висящими ниточки. Потом я смогу довышивать их историю, если кто-то куда-то переедет или умрёт.

Я всё ещё в процессе создания карты своего рода, и ещё долго буду исследовать истории своей семьи. К сожалению, многие нити утрачены, многие родные бесследно исчезли во время репрессий и войны, но я постараюсь найти всех.

Я вышила простой символ — белый платок, обычный платок, который носят пожилые женщины во многих странах. Самый узнаваемый и близкий многим символ "женского" — чего-то беззащитного, быстро увядающего, при этом очень заботливого, скромного и отрекающегося от себя ради заботы о других. Символ наших бабушек, всю жизнь положивших на детей и внуков.

Но при этом у белых платков есть и другое значение — часто они становятся и становились символами силы и борьбы. В Аргентине 70-х, где в то время была установлена военная диктатура, белые платки стали символом женщин, родственники которых были похищены и убиты сторонниками режима. Они выходили на площади и узнавали друг друга по белым платкам. А этим летом белый цвет стал одним из символов белорусского протеста. В России белый платок в горошек символ движения "матери против политических репрессий".

Мне нравится простота, двойственность и многогранность этого символа. Что-то или кто-то, что кажется тебе слабым, не всегда таким является. Традиционно "женское" — не всегда беспомощное. Типично "женский", гендерно конформный, привычный образ платка, как по мне, может быть сильнее многих вызывающих или кричащих образов. За каждой и каждым из нас стоят другие женщины, мамы, бабушки, прабабушки. Те, кто нас растил и те, кто выходил на площади в разных странах за наше будущее. Вышивку легко можно будет перенести на одежду, футболки или сумки, что тоже для меня большой плюс.

Меня воспитывали женщины, бабушка и мама. Поэтому, когда на первом коллективном вышивании Леся сказала, что идея ее проекта - возвращать девичьи фамилии своих бабушек, я с ужасом и стыдом осознала, что не знаю девичьи фамилии своих бабушек. Мне кажется это так несправедливо, что меня воспитывали женщины, а я не ношу фамилию ни одной из них, более того, не знаю какие фамилии они носили в девичестве.

Первое, что пришло на ум, всплыло ассоциациями со всеми моими бабушками (хотя я не застала прабабушек) - это наше национальное блюдо учпучмак (татарская самса). Эти самсы готовили все женщины в моей семье и с самого детства умела готовить их я. А ещё я вспомнила одеяло, которая бабушка собирала из лоскутков ткани (корпочо) и говорила при этом «Как много красивых корпочошек сшила бабушка. Да при раскулачивании в 17 году мы все потеряли».

Идея моей работы заключалась в том, что я вышиваю девичьи фамилии своей прапрабабушки, прабабушки и бабушки вокруг самсы, там как раз три стороны. И помещаю эту самсу с фамилиями в центр небольшого, я бы даже сказала игрушечного одеяла. Одеяла, собранного из лоскутков, как вышивали мои бабушки.

Для меня это очень важная, дорогая, памятная и тёплая работа. Я ещё в процессе, она не готова. Но я обязательно её дошью и повешу куда-нибудь на видное место в доме и буду смотреть на неё с большой любовью!

Спасибо большое Леси за идею и за знакомство с таким чудесным направлением, как крафтивизм. Спасибо всем участницам за процесс, за беседы и прекрасную атмосферу, за «здесь и сейчас».

The term "craftivism" was first used in 2003 by the theorist and practitioner Betsy Greer. The word is derived from the English "craft" and "activism". Arts & Crafts was an English art movement of the Victorian era, whose members followed the idea of ​​the aesthetic and artistic superiority of handicrafts over industrial products of the industrial era. According to them, mass production leads to the degradation of both the creator and the consumer of goods. Advocates of the movement, continuing the medieval craft traditions, formed guilds and societies, each with its own style, specialization and leaders. There they discussed their ideas and shared their experiences. Artisans used their skills to inspire the revolution, especially when it came to creating flags.

The main themes of modern craftivism are those of gender, political and religious reflections in the framework of the state. At the level of working with materials for craftivism, the idea of ​​"do it yourself" is important. Also important are tactility and aesthetics of imperfection, but this becomes art only when the work is conceptualized in a certain context. Craftivists believe that craft-related projects can not only become a visual medium, but also a vehicle for sharing knowledge and organizing communities through workshops.

For more than three years I have been working with the topic of social memory and family photo archives in Belarus. One of the problems with classical genealogy is the lack of information about women. My reaction to this problem was the work "Maiden name", 2018. Using photographs from my family archive, I returned women their maiden names, embroidering them with red thread. Photos of women whose surnames are forgotten are signed with a red cross, reminiscent of the illiterate people who used the cross as a signature. In addition to changing the name, the cross is also a symbol of exclusion from family history. The work was exhibited at the KH gallery in Brest (Belarus), in the collective exhibition “Mother Matter”.

After about a year, I adapted this work into “practices of embroidery”, which is based on communication during the workshops. Those wishing to participate come together to embroider and discuss important social issues and through their work to make the statement more meaningful. Likewise, in history, the links between radical activism and crafts are based on this: before women had the right to vote, knitting parties were a good cover for self-organization and getting out of the house to talk. However, the positioning of craftivism as an exclusively female occupation is incorrect. “Practices of embroidery” were open to people of any gender.

In 2020, I was forced to adapt meetings to the online format, and it turned out to be quite convenient. The meeting was held within the framework of the DOTYK festival, attended by participants from Ukraine, Poland, Kazakhstan, Sweden, Belarus and Russia. In this difficult year of isolation and political pressure, the event I had conceived began to resemble psychotherapy support groups. The participants united in a telegram group and decided that they would continue such meetings, already without my organization. I hope this really happens. Three participants in the “embroidery practices” wrote texts about their work and how they use the potential of craftivism as a social activism.

My grandmother Klava died a month ago. Her life story is both unusual and typical. She was born in the village of Zhazhelka in 1927. When she was 3 years old, her parents were sent into exile to the Urals because they refused to join the collective farm. On the way, my grandmother fell ill and they somehow managed to send her back with her uncle, who received a telegram and came to pick her up. She grew up in the uncle and aunt’s family along with her cousins ​​and brothers. Then she moved to Minsk and finished accounting courses. Only in the 1950s did her parents return from exile. It's hard for me to believe this, but for the first time in her adult life she saw her parents only when she was over 20.

When she was 27, she married my grandfather. He then used to go to evening school (before the war he only managed to finish 5 classes), and she helped him with mathematics and worked as an accountant. She taught me mathematics too. My grandfather played with me, we built locks from a constructor, and my grandmother taught me to add and subtract. And also my grandmother loved to cross-stitch.

Grandma rarely showed emotion. I don’t remember she ever cried. Dad doesn't remember either. Grandpa was sensitive and often cried out of joy. And sometimes - from despair. When grandfather died, grandmother promised him that soon she would come to him. She began to fade away gradually. In the last month of her life, she said that she would no longer walk - and stopped walking altogether. The last time I saw her was the day before she died. It was weird. I wanted to talk to her, but she slept almost all the time, and I could only feed her.

And the next day she died. We buried her next to grandfather and her parents. Then we walked around the cemetery. Dad showed me the graves of our other relatives. There is a monument to my great-great-grandmother and great-great-grandfather. There is no grave, because it is not known where they were buried. They disappeared in the 1930s when the great-grandmother and great-grandfather were in exile.

A week or two after the funeral, I took part in a series of workshops about craftivism and collective embroidery practices, which was conducted by Lesya Pchelka. I have hardly embroidered anything since my school days, and then I suddenly rediscovered embroidery for myself. Sewing has proven to be a very therapeutic process, this monotony is relaxing and soothing.

During our conversations at Lesya's workshop, I had a desire to do something about the life of my grandmother. The idea came to embroider a map with routes. Then I realized that my grandmother's story is inextricably linked with the stories of my family, and this idea developed to the study of family “geogenealogy” (I think I came up with this word). I decided to embroider the life routes of all my relatives, about whom I can find information.

I asked my parents and grandmother Manya. Later, I will contact other relatives with whom I have contact. Or maybe I'll get to know the rest. I had to invent symbols. Each relative has his or her own thread color. I embroider a flower (colonial knot) where my relative has lived for at least a year. The petals around the flowers indicate how many decades a relative has lived in a particular location: one petal (stitch) is equal to 10 years. Lines are approximate routes from one location to another. If a relative is dead, I embroider a cross where they are buried. For living people, I leave strings hanging. Then I can follow up on their story if someone moves somewhere or dies.

I'm still in the process of making a kind of map, and will be researching my family's stories for a long time. Unfortunately, many threads have been lost, many relatives disappeared without a trace during the repressions and the war, but I will try to find everyone.

I embroidered a simple symbol - a white headscarf, a common headscarf worn by older women in many countries. The most recognizable and closest to many symbol of the "feminine" - something defenseless, quickly fading, at the same time very caring, modest and renouncing itself for the sake of caring for others. The symbol of our grandmothers, who sacrificed their entire lives to children and grandchildren.

But at the same time, white scarves have another meaning - they often become symbols of strength and struggle. In Argentina in the 1970s, where a military dictatorship was established at that time, white headscarves became a symbol of women whose relatives were kidnapped and killed by supporters of the regime. They went out into the squares and recognized each other by their white headcovers. And this summer, white has become one of the symbols of the Belarusian protest. In Russia, a white shawl with polka dots is a symbol of the "mothers against political repression" movement.

I like the simplicity, duality and versatility of this symbol. Something or someone that seems weak to you is not always so. Traditionally, "feminine" is not always helpless. A typically "feminine", gender-conforming, familiar image of a headscarf, in my opinion, can be stronger than many defiant or flashy images. Behind each and every one of us are other women, mothers, grandmothers, great-grandmothers. Those who raised us and those who took to the squares in different countries for our future. The embroidery can be easily transferred to clothes, T-shirts or bags, which is also a big plus for me.

I was raised by women, my grandmother and my mother. Therefore, when Lesya said at the first collective embroidery that the idea of ​​her project was to return the maiden names of her grandmothers, I realized with horror and shame that I did not know the maiden names of my grandmothers. It seems to me that it is so unfair that I was raised by women, and I don’t bear the surname of any of them, moreover, I don’t know what surnames they bore in girlhood.

The first thing that came to mind, came up with associations with all my grandmothers (although I did not find my great-grandmothers) - this is our national dish uchpochmack (Tatar samsa). These samsas were cooked by all the women in my family, and from childhood I knew how to cook them. And I also remembered a blanket that my grandmother used to collect from scraps of cloth (korpocho) and say at the same time, “How many beautiful korpochoshek grandmother sewed. But we lost everything when we were dispossessed in 1917".

The idea of ​​my work was that I embroider the maiden names of my great-great-grandmother, great-grandmother and grandmother around the samsa, there are exactly three sides there. And I put this samsa with the names in the center of a small, I would even say, a toy blanket. Blankets, assembled from scraps, as my grandmothers embroidered.

For me, this is a very important, dear, memorable and warm work. I'm still in the process, it's not ready. But I will definitely wear it and hang it somewhere in a prominent place in the house and look at it with great love!

Thank you very much Lesya for the idea and for getting to know such a wonderful direction as craftivism. Thanks to all the participants for the process, for the conversations and the wonderful atmosphere, for the "here and now".