tags: Границы, Деколонизация, Забота, Искусство, Исследования, Киберфеминизм, Коренные народы, Ксенофеминизм, Миграция, Мода, Постгуманизм, Расизм, СССР, Утопия, Экология, Молдова, Украина

I.

«Нам нужно учиться в наших телах […], чтобы назвать, где мы есть, а где нас нет, в измерениях ментального и физического пространства, которые мы почти не знаем, как назвать». [1]
Донна Харауэй


Я родилась в Украине в 1989 году. После распада Советского Союза Фрэнсис Фукуяма провозгласил Конец Истории. Мой жизненный путь начался с Конца. История не только подошла к концу, но отвергнуто было само её существование. Или, скорее, индивидуальные и коллективные воспоминания были стерты и заменены призраком одного предполагаемого прошлого. Втиснувшись в регламентированные и монументальные рамки Истории, жизненные опыты превратились в непроработанную травму, которая молчаливо умоляла противостоять собственному подавлению. Это был Конец, в котором будущего тоже не было. Потому что будущее уже подкуплено настоящим. Но что было в настоящем? В настоящем была пустота, названная постсоветским переходным периодом. Был ли это подъем нового социально-политического строя или же проявление прежнего Эго, замаскированного триколором и аурой свободы, стабильности и процветания? Эго универсальной и окончательной истины, которое преследовало и пожирало пространства человеческой и нечеловеческой жизни, так прикрываясь своим гомогенизированным я, чтобы выглядеть исторически невинным? Это был сдвиг, который оказался прочным и замкнутым кругом еще одного режима власти, а не открытым процессом эмансипации. Это была сила, которая могла быть осуществлена и поддержана ценой стирания прошлого и будущего - Конец Истории прославлял вечное Эго. Сила, породившая желание быть порабощенной и искорененной, играющая на руку тем, кто, казалось, действовали из «доброй воли», но в конечном итоге служили только своим собственным интересам. «Добрая воля» была не чем иным, как желанием обеспечить наследственность наблюдателя, а не наблюдаемого. Наблюдатель, прославляющий наследие нормальности. Граница, отделяющая чистоту разума от безумия, никогда не была четкой. На самом деле неясно, существовала ли когда-либо такая линия. Так как то, что выдается за здравомыслие, на самом деле является разновидностью безумия. Может быть, это невроз нормальности, или назовем это «нормопатической болезнью», - безумной потребностью казаться нормальным. Что, если вся нормальность действительно нормопатична?

Этот переход происходил внутри и вокруг меня. Переход к игре в попытки догнать навязанные стандарты и формы развития. Переход к фарсу и опьянению. Переход к выживанию сильнейшего и самоотчуждению. Переход к упадку общинной жизни и межпоколенческой ненависти. Переход к Бездомности...

Пока я печатаю эти слова, переваривая остатки воспоминаний, мой разум прерывает и спрашивает меня: «Где твой дом?» Мои легкие сжимаются. Я делаю паузу и передаю вопрос своему сердцу: «Где мой дом?» Мои легкие расширяются, посылая ответ в мои конечности: «Эту местность нельзя найти на официальных картах. Это ближайшая география, которую можно скорее услышать и испытать через ощущения, чем изобразить через кажущиеся заслуживающими доверия символы и заранее определенные коды - это твоё тело и связи, которые ты выстраиваешь с другими телами. Дом воплощен в пространстве промежуточных отношений, в процессе установления связи с мнимо далекими сферами, распознавая так их близость - география наших утомленных тел, сообществ, мест, окружающей среды». .

Но почему я не помню свой дом? Разве это не потому, что мое чувство дома стало обьектом предвзятости и злоупотреблений? Разве это не потому, что мои мышцы, ткани и дыхание были сформированы таким образом, что я не могла чувствовать себя дома? Разве это не потому, что плоть моего тела была выедена пустотой настоящего? Не потому ли, что внешний взгляд заполнил эту пустоту и подтолкнул мои ноги к Бездомности?


Чем больше проявлялся образ отечества, тем меньше было шансов у детей этой земли не стать образом отца. Чем больше машин занимало улицы, тем меньше ценилось здравоохранение. Чем больше города были поглощены элитной недвижимостью, тем меньше одежды было на нищих, сидящих перед. Чем больше модные бренды утверждали объективированное «я», тем ниже становилась заработная плата работниц швейных фабрик. Чем дальше продвигалась «интеграция», тем меньше было возможности для дез-интеграции. Чем больше я погружалась в пустоту, тем меньше я сопротивлялась забывчивости. Мой дом был ампутирован.

Re-Searching (в переводе с английского - “вновь искать”, от research “исследовать”) указывает на процесс нового поиска чего-то, что однажды встречалось или переживалось, но уже потеряно или забыто. Re-Searching - это намерение преодолеть состояние отчуждения и исцелить истощенные волокна микроотношений. Re-Searching настаивает на воспоминаниях и возвращает тела. Помнить - значит позволить прошлому превратиться в множество. Помнить - значит утверждать, что возможны и другие варианты будущего. Помнить - значит принимать противоречивые чувства на пути к дому.

II.

«Мы - гумус, не homo, не anthropos».[2]
Донна Харауэй


Земля - это не только территориальное единство, но и, как человеческое тело, узел взаимосвязанных смыслов и отношений. Это пространственная совокупность геоисторических условий и контекстов, которые мы населяем и практикуем, индивидуально и коллективно. Это место, где мы делаем первый вдох, и где обрывается наше дыхание. Это загрязненная почва под нашими ногами и отравленный воздух, который мы вдыхаем. Это среда, которую мы принимаем как должное, так же как мы принимаем как должное механизмы угнетения, которые навязываются земле, превращая ее в место социокультурных построений и проекций. Борьба, соперничество и дискурсы разыгрываются на земле, рассматривая ее как объект, ценность которого зависит от того, до какой степени она может быть превращена в товар, использована и управляема. Подобно телесному архиву, она содержит множество воспоминаний, типов знаний и историй, запечатленных в текстуре мест и ландшафтов. Земля - свидетельница колониального насилия, разыгрываемого на ее теле - воображаемом месте «другого», которое так глубоко переплетено с ещё одним сконструированным «другим», отличным от универсальной нормы человеческого - расиализированное, гендерно и этнически маркированное, экономически стратифицированное тело.

Я хочу подойти к определению земли как к телу, чтобы исследовать иные способы думать о доме и основах принадлежности, за пределами режимов границ и жестких политик идентичности. Это позволяет мне искать концепцию земли, которая может привести к дивергентному мышлению о локальности, способствуя развитию отношений заботы и восстановления перед лицом патриархального насилия и экологического экстрактивизма. Я предлагаю, дорогой читатель, направить наше внимание на почву и обратиться к материальной сущности земли, которая потенциально может стать точкой опоры для „низового мышления“. Мышление снизу составляет основу исследования как „нового поиска“ (Re-Search).

Я начинаю этот поиск в краеведческом музее моего родного города Николаева. Здесь я сталкиваюсь с именем Василия Докучаева, русского геолога, который основал так называемое почвоведение во второй половине XIX века. Что интересует меня в Докучаеве, так это его концепция почвы как «естественного и исторического тела»[3], которую он выработал за годы своих путешествий по территории Российской империи. Так как витрины музея предоставляют очень скудную информацию об исследованиях Докучаева, я решаю углубиться в его труды. [4] Это историографическое путешествие возвращает меня во времена поздней Российской Империи, растущего капитализма, процветающей научной мысли, сельскохозяйственной экспансии и массовой засухи на угнетенных землях. Докучаева отправили в экспедицию в качестве адвоката Империи, чтобы выяснить причины этой засухи. Во время своих экспедиций Докучаев развивал свои собственные идеи через встречи и беседы с крестьянами, узнавая об их тяжелом труде на земле, хотя он был хорошо знаком с условиями жизни народа, так как сам он вырос в маленькой русской деревне в семье священника. Докучаев сделал открытия, выходящие за рамки его роли адвоката, распознавая, что истощение природных ресурсов было напрямую связано с насильственными механизмами растущего экономического контроля над землей и эксплуатацией рабочей силы. Хотя Докучаев представлял научную мужскую элиту того времени и интересы Империи, он критиковал правила господства над землей, которые шли рука об руку с наследием крепостного права и принуждением, вызванным капитализмом. [5] Эти выводы сопровождали произведённые Докучаевым научные исследования свойств черноземных почв в России, Украине и Молдове, благодаря которым он проложил путь к пониманию почвы как естественного и исторического объекта. Он подчеркнул важность признания почвы как взаимосвязанного и динамического существа, которое возникает в результате взаимодействия сложных видов деятельности и форм жизни, таких как коренные породы, климат, организмы, растительность, вода, топография и антропогенное воздействие. [6] Следовательно, Докучаев предположил, что почва по своей природе локальна, поскольку материальные взаимодействия тесно взаимосвязаны с непосредственной окружающей средой и деятельностью человека, хотя эти реалии вплетены в более широкую сеть коллективного становления. Таким образом, он бросил вызов убеждению, что почва - это мертвая материя и неизменная основа, на которой развивалась культура. В своих лекциях Докучаев оспаривал закон природы Дарвина, который основан на принципах конкуренции и выживания наиболее приспособленных, противопоставляя ему собственное понимание природы и почвы, - в частности, описывая её как взаимодействующую реальность, движимую силой взаимной заботы, любви и сотрудничества. [7] Он представил концепцию почвы, которая подчеркивала её внутреннюю ценность - существо, у которого есть способность испытывать и реагировать, тем самым укрепляя концепцию живости почвы. Докучаев разработал эко-этические принципы человеческой деятельности и ряд практических методов защиты почвы, которые, по его мнению, играют роль в формировании экологического подхода, обеспечивающего поддержание жизни, и тем самым подготавливают основы для экологической мысли. Идеи Докучаева вышли за рамки традиционного научного открытия, показав, что почва не только сама по себе является реляционным телом, но существует во взаимосвязи с человеческой духовной жизнью, социальными структурами и системами знаний, которые определяют и формируют эти отношения. Тем не менее, большинство методов и идей Докучаева игнорировались в его время и были потеряны в ходе истории, повторяя эпистемологическое насилие модерности, которое создало категории, которые вынуждают землю вступать в договор эксплуатации, и посредством которых природа классифицируется как инаковость. Это насилие также находит отклик в том, как почва обычно используется в качестве оружия для защиты национальной идентичности и расистского традиционализма, обеспечивая таким образом основу для построения «другого», часто скрытого в таких выражениях, как “это Моя земля”.

Я хотела бы выделить термин из почвенной эпистемологии Докучаева, а именно то, что он называл историческим телом с качеством живости, чтобы подчеркнуть, что этот образ мышления составляет концепцию земли и, в частности, локальности как очень материального места принадлежности, которое не существует вне нас и не может быть сведено к объекту, которым можно владеть и который можно использовать. Это намекает на наш опыт быть почвой и означает, что мы также живые и в то же время исторические тела, сформированные объективациями, созданными капитализмом, расовыми и гендерными иерархиями. Противодействие этому и переформирование нашей интимной, осознанной и аффективной связи с телесным существом как с живой, исторически и культурно специфической местностью, из которой человек воспринимает, ощущает, дышит, пульсирует, переживает и структурирует отношения, - это то, что может двигать нас ближе к исцеляющему соединению с более крупными измерениями местности и окружающей среды, „требуя обратно ту связь, которая опосредована не мастерскими знаниями, а близостью» [8]. Феминистская мыслительница экологического будущего, Мария Пуиг де ла Беллакаса, ссылается на понятие близости, которое заложено в „переплетениях между человеком и почвой“ [9], в “общности и связи с материальностью, которую мы разделяем с почвой и другими формами элементарной материи” [10]. Осознание этих переплетений возникает и растет в процессе обучения и общения с телом почвы, в то же время населяя и практикуя отношения заботы, «для которых сохранение, продолжение и восстановление живых сетей взаимозависимых отношений являются фундаментальными характеристиками». Это возвращает меня к почвенным эпистемологиям Докучаева, [11] которые подчеркивают целостную модель почвы, в которой взаимная забота и сотрудничество человеческих и нечеловеческих агентностей являются тем, что поддерживает отношения коллективной живости. Что меня особенно интересует в идеях Докучаева, так это то, что его понимание почвы как взаимосвязанного тела идет рука об руку с исторической обусловленностью, которая позволяет мне думать об этике заботы и восстановлении «общности и связи», говоря словами Беллакасы, как об археологической практике - раскопки стёртых воспоминаний, сопротивляющихся типов знания и замалчиваемой истории колониального насилия, которые вписаны в телесные особенности земли и как в индивидуальные, так и коллективные тела. Это позволяет переплетенным историям возродиться в качестве живой силы, двигающейся против забвения. Обращение к материи земли означает исследование основы принадлежности в семантику этой забытой и обесцененной вселенной прямо у нас под ногами, места без центра и периферии - дома разнообразия и многовидового сообщества, где трансверсальные отношения и памятование об этом «со-становлении» культивируются снизу. [12]

Обратный поиск (Re-Searching) продолжается.

Это эссе представляет собой ассамбляж текстов, выросший из выставочного проекта «Taxonomy Moldova. Re-Searching», который я со-организовала в Кишиневе (сентябрь 2019 г.), а также из моей дипломной работы магистра под тем же названием в Цюрихском университете искусств (ZHdK). Важным аспектом проекта и дипломной работы была критическая разработка постсоветского состояния с точки зрения деколониального мышления (Миньоло, Тлостанова, Цикинделяну) с целью усложнить политику принадлежности и выявить противоречия между категориями пространства и местности. Более того, я считаю эту работу мета-диалогом, посредством которого я переосмысляю собственное чувство принадлежности.

tags: Borders, Decolonization, Care, Art, Research, Cyberfeminism, Indigenous Peoples, Xenofeminism, Migration, Posthumanism, Racism, USSR, Utopia, Environment, Moldova,Ukraine

I.

“We need to learn in our bodies […] in order to name where we are and are not, in dimensions of mental and physical space we hardly know how to name.” [1]
Donna Haraway


I was born in Ukraine in 1989. With the collapse of the Soviet Union, Francis Fukuyama proclaimed the End of History. My life path started with the End. History not only came to an End, but the existence of it was also denied. Or rather, the individual and collective memories were obliterated and replaced by the specter of one alleged past. Squeezed into the defined and monumental frame of History, the lived experiences turned into unprocessed trauma that was silently begging to face its own repression. It was the End in which the future also did not exist. Because the future was already corrupted by the present. But what was there in the present? In the present there was a void called the post-Soviet transition. Was it the rise of a new socio-political order or was it an old Ego, disguised in tricolor and the aura of freedom, stability and prosperity? An Ego of universal and ultimate truth that has plagued and devoured spaces of human and non-human life, thus taking cover behind its own homogenized self in order to appear as historically innocent? It was a shift that revealed itself to be the enduring and enclosed limbo of yet another power regime, rather than an open-ended process of emancipation. It was a force that could be put into effect and sustained at the cost of the erasure of the past and future - the End of History celebrated the eternal Ego. A force that manufactured the desire to be subjugated and eradicated, playing into the hands of those who seemingly acted out of “good will” but ultimately only served their own interests. „Good will“ was nothing but the will to secure the inheritance of the observer and not of those observed. The observer who glorifies the inheritance of normality. The line that separates sanity from madness has never been clear. In fact, it is not clear that such a line ever existed. This is because what passes for sanity is in fact a kind of madness. Maybe it is a neurosis of normality, or let's call it the “normotic disease”, meaning the insane need to appear normal. What if all normality is really normotic?

This transition occured inside and around me. A transition towards the game of catching up with imposed standards and developments. A transition towards farce and intoxication. A transition towards the survival of the fittest and self-othering. A transition towards the decline of communal life and intergenerational hatred. A transition towards Homelessness...

While I am typing these words, digesting the remnants of memories, my mind interrupts and asks me: „Where is your home?“ My lungs are contracting. I pause and pass the question on to my heart: „Where is my home?“ My lungs are expanding, sending a response out into my limbs: „This locality can not be found on official maps. It is the closest geography that can be listened to and experienced through sensations rather than being represented through as seemingly trustworthy symbols and predetermined codes – it is your body and the ties that you weave with other bodies. Home is embodied in the space of in-between relations, in the act of putting oneself into connection with seemingly distant fields in order to recognize their proximity – a geography of our fatigued bodies, communities, places, the environment.“

But, why don't I remember my home? Isn't it because my sense of home was biased and misused? Isn't it because my muscles, my tissue and my breath were shaped in a way as to make me incapable of feeling home? Isn't it because the flesh of my body was hollowed out by the void of the present? Isn't it because an external gaze filled that void and pushed my feet towards Homelessness?

The more the image of the fatherland manifested, the less the children of the land had a chance to not become an image of the father. The more cars occupied the streets, the less health care was valued. The more the cities were swallowed up by luxury properties, the less the beggars were dressed right in front of them. The more fashion brands established the objectified self, the lower the wage of the textile workers became. The more „integration“ procedeed, the less dis-integration was possible. The more I sank into the void, the less I was resistant to the forgetfulness. My home was amputated.

Re-Searching points to the process of a new search of something that was encountered or experienced once but is already lost or forgotten. Re-Searching is the intention to overcome the condition of alienation and to heal the exhausted fibers of micro-relations. Re-Searching insists on memories and reclaims bodies. To remember is to allow the past to collapse into a multitude. To remember is to make a claim that other futures are possible. To remember is to embrace conflicting feeling on the way towards home.

II.

„We are humus, not Homo, not anthropos.“[2]
Donna Haraway


A land is not only a territorial unity, but rather, like a human body, a knot of intertwined meanings and relations. It is a spatial entity of geo-historical conditions and contexts that we inhabit and perform, individually and collectively. It is a place where we take our first breath and where our breath is taken away. It is the contaminated ground under our feet and the intoxicated air that we inhale. It is the environment that we take for granted in the same way as we take for granted the mechanisms of oppression that are imposed upon the land, shaping it into a site of socio-cultural constructions and projections. Struggles, contests and discourses are played out across the land, treating it as an object whose value depends on the extent to which it can be commodified, extracted and controlled. As a corporeal archive, it comprises a multitude of memories, types of knowledge and histories, imprinted in the texture of places and landscapes. The land bears witness to colonial violence, enacted upon its body - an imagined site of „other“ that is so deeply entangled with another constructed „other“, deviated from a single norm of humanity - racialized, gendered, ethnicized and economically stratified.

I am willing to approach the definition of land as a body in order to explore other ways of thinking about home and the foundations of belonging, beyond border regimes and rigid identity politics. This allows me to search for a conception of land which might result in a divergent way of thinking, one that incorporates locality, and how this thinking might nurture relations of care and repair in the face of patriarchal violence and environmental extractivism. I propose, dear reader, to direct our attention to the ground and attend to the Soil, the material essence of the land, which holds the potential to become the fulcrum for “thinking from below”. Thinking from below constitutes the foundation for Re-Search.

I start this search at the Museum of local history in my hometown Mykolajiw. Here, I come across the name of Vasilij Dokuchaev, a Russian geologist who established what is referred to as soil science back in the second half of the 19th century. What makes me curious about Dokuchaev is his conception of soil as a „natural and historical body“[3], a view which he developed during his years of travelling across the territories of the Russian Empire. While the museum's vitrine only displays very sparse information about Dokuchaev's studies, I decide to delve deeper into his writings. [4] This historiographic journey brings me back to the time of the late Russian Empire, growing capitalism, prospering scientific thought, agricultural expansion and the massive drought across the oppressed lands. Dokuchaev was sent on an expedition as the Empire's attorney to find out about the reasons behind this drought. During his expeditions, Dokuchaev developed his own ideas through encounters and conversations with peasants, learning about their hard work on the land, though he was closely familiar with people's living conditions since he had grown up in a small Russian village in the family of a priest. Dokuchaev made discoveries beyond his role as an attorney, recognizing that the exhaustion of natural resources was directly linked to the violent mechanisms of growing economic control over the land and the exploitation of labor. Although Dokuchaev represented the scientific male elite of that time and the interests of the Empire, he criticized the rules of domination over the land that went hand in hand with the legacy of serfdom and the coercion caused by capitalism. [5] These realizations accompanied Dokuchaev's scientific investigations of Chernozem soil's properties across Russia, Ukraine and Moldova through which he paved the way for conceiving the soil as a natural and historical body. He stressed the importance of recognizing the soil as a relational and dynamic being that emerges as a result of the interaction of complex activities and living forms such as bedrocks, the climate, organisms, vegetation, water, the topography and human impact. [6] Hence, Dokuchaev suggested that soil is intrinsically local as the material interactions are closely interlinked with the immediate environment and human activity, though these realities are woven into a wider web of collective becoming. In this way, he challenged the belief that soil is dead matter and a consistent framework on which culture developed. In his lectures, Dokuchaev contested Darwin's law of nature, which is based on the principles of competition and the survival of the fittest, with his own understanding of nature and soil in particular, describing it as a relational reality, driven by the force of mutual care, love and cooperation. [7] He provided a conception of soil that emphasized its intrinsic value – a being that has an agency to experience and respond, thereby affirming the notion of soil's liveliness. Dokuchaev elaborated eco-ethical principles of human activity and a series of practical methods for soil protection that he believed have a role in fostering a life-sustaining environmental approach, preparing in this way the foundations for ecological thought. Dokuchaev's ideas went beyond purist scientific insight, revealing that soil is not only a relational body in itself, but that it exists in relation to human spiritual life, social structures and knowledge systems that determine and shape those relations. Nevertheless, most of Dokuchaev's methods and ideas were ignored in his time and were lost throughout history, echoing the epistemological violence of modernity that has created the categories that force the land into a contract of exploitation and whereby nature is classified as an alterity. This violence also resonates in the way that soil is commonly being used as a weapon in the defense of national identity and colourblind traditionalism, by extension providing the grounds for the construction of „the other“, often concealed in expressions such as “this is My land”.

I would like to highlight a term from the soil epistemologies of Dokuchaev, namely what he referred to as the historical body with a quality of liveliness, to stress that this way of thinking constitutes a concept of land and particularly of locality as a very material site of belonging which does not exist outside of us and cannot be reduced to an object that can be owned or made use of. It alludes to our experience of being soil, meaning that we too are living and at the same time historical bodies, shaped by objectifications created by capitalism, race and gender hierarchies. Countering this and reshaping our intimate, mindful and affective connection with the corporeal being as a living, historically and culturally specific locality from which one perceives, senses, breathes, pulsates, experiences and structures relations is what holds the potential to move us towards the healing alignment with the larger dimensions of locality and environments, „claiming back a connection that is not mediated by expertise but by proximity“[8]. The feminist thinker on ecological futures, Maria Puig de la Bellacasa, refers to the notion of proximity which is embedded in the „human-soil entanglments“ [9], in the „commonness and connection to the materiality we share with soil and other forms of elemental matter“[10]. The awareness of these entanglements emerges and grows in the process of learning from and being in companionship with the soil's body, while inhabiting and performing the relations of care „for which maintaining, continuing and repairing living webs of interdependent relations are fundamental features“. [11] This brings me back to the soil epistemologies of Dokuchaev which emphasize a holistic model of soil in which the reciprocal care and cooperation of human and non-human agencies are what sustain the relation of collective liveliness. What makes me especially interested in the ideas of Dokuchaev is that his understanding of soil as an interdependent body goes hand in hand with the historical conditionality which allows me to think about the ethics of care and the reparation of „commonness and connection“, to say it in the words of Bellacasa, as an archeological practice, an excavation of erased memories, resisting types of knowledge and the silenced history of colonial violence that are inscribed in the corporeal specificities of the land and both the individual and collective bodies. This allows the intertwined histories to reemerge as a living force against forgetfulness. Turning to the matter of the ground means exploring the foundation of belonging in the sense of longing for „becoming-with“[12] , shaping our thinking with the semantics of this neglected and devaluated universe right under our feet, a place without center or periphery - a home of diversity, a multispecies community, where transversal relations and the remembrance of that „becoming-with“ emerge from below.

Re-Searching is proceeding.

This contribution is a text assemblage that has grown out of the exhibition project that I co-organized in Chisinau (September 2019) and my master thesis of the same title „Taxonomy Moldova. Re-Searching“ at the Zurich University of Arts (ZHdK). The crucial aspect of the project as well as of the master thesis was the critical elaboration of the post-Soviet condition from the perspective of decolonial thinking (Mignolo, Tlostanova, Țichindeleanu) with the aim to complicate the politics of belonging and to disclose the tensions between the categories of space and locality. Moreover, I consider this work a meta-dialog, through which I am dealing with my own sense of belonging.