tags: утопия, квир, постгуманизм, киберфеминизм, ксенофеминизм, искусство

Этот текст вытекает из деятельности разных автономных семинаров, которые работали в Москве летом 2018 года. Один из них — женственное, феминистcкое, женское — проходил в квартире его инициаторки Лолиты Агамаловой - на этом семинаре обсуждалась феминистская философия и было много юмора. Второй семинар, инициированный Борисом Клюшниковым — The Word For World Is Forest — занимался обсуждением научно-фантастических романов в разных городских локациях, преимущественно лесах и парках, здесь было много воображения. Так или иначе, оба семинара часто переходили в обсуждения того, как мог бы иначе сложиться мир, будь у него иные политические, эмпирические, и фантастические конфигурации - один из таких сюжетов я здесь и излагаю.

Выражаю огромную благодарность Алле Митрофановой за ценные дополнения к этому тексту.

В книге «Гостеприимство матрицы» Ирина Аристархова критикует риторику определённых феминизмов в отношении политик воспроизводства: «зачастую беременность в феминистских исследованиях представлялась в контексте грядущей борьбы матерей с медицинскими и социально-культурными институтами, рассматривающими её как средство достижения цели: ребёнка»,- пишет она [1]. Задача её исследования - не объявлять беременность в некоем своём целом «проблематичной» для феминистской политики, а найти способы её описания, которые бы делали процесс воспроизводства вида эмансипаторным для тех, кто в нём участвует. Эта задача реализуется не линейно, и её начальные составляющие можно описать так:

- Разбор мифа о "беременности в целом": с одной стороны, существуют практика беременности, с другой - дискурсы, которые по-разному эту практику "фреймируют";
- Сторона практики раскрывается на локальном уровне - её нельзя описать, не включив в неё конкретных женщин и их конкретную телесность, и вместе с этим показывает, что практика воспроизводства вида распадается на множество практик, в том числе практик заботы, в которых могут участвовать самые разные субъекты;
- Сторона дискурса показывает, что важно то, как говорят о беременности: например, одних участников процесса могут назначить активными, а других - пассивными;
- Обе стороны - и практическая, и дискурсивная, - активно участвуют в формировании беременности как культурного феномена, и именно он становится предметом исследования Аристарховой.

Проделанный в книге анализ примечателен тем, что показывает, как феминистская философия может работать со своими предметами на нескольких уровнях [2], уделяя внимание и материальному аспекту существования (конкретному), и дискурсивному (абстрактному) [3]. Осуществляя привязку абстрактного понятия беременности в культуре к конкретному телу женщины в первых главах своей книги, Аристархова затем отделяет беременность от её физиологической конкретности, рассуждая о внематочной беременности, технологически обеспеченном эктогенезе и мужской беременности [4]. Далее она описывает такие коллективные модели гостеприимства, которые можно назвать симбиотичекими, и примером которых могут быть отношения, в которых участвует и мать, и машина (инкубатор), и медсестра, и няня; она говорит о несомненной важности разработки описаний, адекватных таким моделям. Хотя няни осуществляют поддержку, заботу и воспитание, их роль преуменьшается, порой настолько, что они вовсе становятся «несуществующими». Книга включает подробные разъяснения о необходимости снятия эссенциалистского измерения с понятия гостеприимства (где беременность есть мать), переквалифицирования понятия из субстанции в феномен (практику), и включает определённые политические интуиции, которые мы возьмём на себя смелость озвучить.

Анализ Аристарховой включает момент, описывающий проблемы дискурса, который не признанает различных агентов гостеприимства за его активных деятелей. Этот властный дискурс, сформированный авторитетными инстанциями, такими как наука эмбриология и культурный институт семьи, действует в том числе за счёт того, что разделяет матерей и
нянь, или матерей и заботящиеся машины, путём говорения о них в терминах иерархии и конкуренции. Конечно, возникающее при этом исключительное право матерей на участие в процессе выращивания/заботы вытекает из принятия определённой парадигмы экономических отношений. Как писали Маркс и Энгельс в знаменитом Манифесте, понятие частной собственности появляется в западной истории оказывается в центре общественной модели одновременно с возникновением буржуазной семьи, и они взаимно конституируют друг друга. То культурное отношение к материнству, которое предписывает беременности быть личной заботой женщин, появляется по ходу разворачивания определённой истории становления капитализма. Проблема здесь не в понятии "личной заботы", или личной ответственности самой по себе, но, как нам кажется, в той ситуации, когда оно возникает в ходе экстраполяции понятия частной собственности на агентность гостеприимства.

В феминистском активизме, который может сочетать в своих программных заявлениях предпосылки различных идеологий, иногда возникают противоречия между этими предпосылками. Так, когда мы противопоставляем модели буржуазной семьи модель коммуны, коллективного способа воспитания, - отдавая последней свой голос, но остаёмся верными идее либерального феминизма, вписывающейся в короткий лозунг: "Моё тело - моё дело", случается один из таких парадоксов. Следуя мысли Аристарховой, которая явно не симпатизирует либерализму (хотя стоит заметить, что и не выражает эксплицитного одобрения какой-либо другой идеологии, в том числе, связанной с коммунизмом), мы можем предложить такое продолжение этого тезиса: «Моё тело - моё дело, но не частная собственность». Всё-таки дело - есть действие, а не сущность, и если тело - дело, то оно не может быть «моим». Попробуем далее показать на примере, как это предположение может быть реализовано.

«Красный Марс», — первый роман марсианской трилогии Кима Стенли Робинсона, - рассказывает историю колонизации Марса, в которой проводится мысленный эксперимент с различными политическими, экономическими и культурными моделями устройства марсианского социума.

Герои «Красного Марса» образуют альянсы и претерпевают политические расколы.

Так, последовательный американский либерализм в лице персонажа Джона Буна, чьи взгляды на общество во многом расходятся с убеждениями Аркадия Богданова - героя, который выражает взгляды Александра Богданова, и оказывается более радикальным в вопросе приведения нового устройства в жизнь. В романе мы видим удивительную историю солидарности и сотрудничества между этими двумя персонажами: они соглашаются в том, что нужно не допустить захвата власти транснациональными корпорациями и «чиновниками, сидящими в своих крепостях»; гостеприимный к другим политическим идеологиям Джон Бун вовлекается в сотрудничество с подпольными революционными богдановскими ячейками. Однако, когда дело доходит до воспроизводства человеческого вида, он проявляет своё отличие от коллективистской доктрины Богданова, заявляя своё предзаданное право на ребёнка только потому, что тот располагает его набором генов.


— Ты вырастила их, да? Оплодотворила свои яйцеклетки и вырастила in vitro? Выдержав паузу, она кивнула.
Джон склонился к ней, в нем вскипала ярость.
— Полагаю, там есть дети от каждого мужчины из первой сотни? Хироко наклонила голову набок и едва заметно пожала плечами. — Мы взяли образцы от всех, кто их дал. Матерями стали все женщины в группе, отцами — все мужчины.
— Как ты могла сделать все это без разрешения? — продолжил Джон. — Сделать наших детей, не спросив нас, а потом убежать и скрыться — зачем? Зачем? Хироко спокойно ответила на его взгляд.
— У нас есть видение того, какой может быть жизнь на Марсе. Но мы увидели, что она развивается по неправильному пути. То, что случилось после, доказало, что мы оказались правы. Поэтому мы посчитали, что сможем устроить собственную новую жизнь…
— Но разве ты не видишь, как это эгоистично? У каждого из нас было свое видение, мы все хотели разного и стремились к этому изо всех сил, а ты все то время, что тебя не было, создавала себе мирок для своей маленькой группы! Я это к тому, что нам могла пригодиться твоя помощь! Мне так часто хотелось поговорить с тобой!

А теперь оказывается, у нас есть общий ребенок, смесь нас с тобой, а ты не говорила мне об этом двадцать лет!
— Мы не хотели быть эгоистичными, — медленно проговорила Хироко. — Мы хотели испытать это, экспериментально показать, какой может быть жизнь здесь. Кто-то должен был показать, что ты имеешь в виду, когда говоришь о другой жизни, Джон Бун. Кто-то должен этой жизнью жить.


Героиня романа Хироко Ай занималась биотехнологиями, посвятив большую часть полёта на корабле, а также первое время обоснования на Марсе выращиванию растений в неземных условиях. Но кроме этого, в то время как группа участников экспедиции утопала в пространных политических спорах, она организовала независимую группу, занимающуюся разработкой и практикой репродуктивных стратегий, отличных от тех, что существовали на Земле. Эта группа работала в скрытом и невидимом для всех режиме, пока вовсе не пропала для остальных, восе не скрылась из виду, ведя кочующий образ жизни, обеспеченный технологически: они поняли, как использовать имеющееся на поверхности планеты оборудование, предназначенное для нагревания атмосферы для того, чтобы оставаться невидимыми для всех радаров. Группе удалось разработать технологию внематочной беременности - эктогенеза; для оплодотворения яйцеклеток использовались репродуктивные клетки участников экспедиции, собранные ещё на подготовительном этапе экспедиции. Дети появлялись на свет в семью, состоящую из всей команды Хироко, и росли с этой коллективной семьёй, принимая участие в медиированном высокими технологиями процессе взросления, сильно отличающемся от аналогичного процесса в земной нуклеарной семье.


— У вас в колонии проводится геронтологическая терапия?
— Да.
— Вы получили лечение от Сакса?
— Да.
— Те дети знают, кто их родители?
— Да.
Джон, уже вне себя, покачал головой.
— Просто не могу поверить, что вы так поступили!
— Мы не спрашивали, сможешь ли ты в это поверить.
— Уж несомненно. Но неужели вас ничуть не смущает, что вы украли наши гены и вырастили наших детей, без нашего ведома, не спросив нашего согласия? Что вы воспитали их без нашего участия, полностью устранили нас от них? Она пожала плечами.
— Ты можешь завести себе детей, если хочешь. А что до этих… Были кому-нибудь из вас нужны дети двадцать лет назад? Нет. Эта тема никогда не поднималась. — Мы были слишком старыми!
— Нет, не были. Просто решили об этом не думать. Невежество по выбору, знаешь ли, и это невежество многое говорит о том, что люди считают по-настоящему важным. Вы не хотели детей, поэтому и не знали о поздних родах. Но мы хотели и знали, поэтому изучили их техническую сторону. А когда ты увидишь результаты, думаю, поймешь, что это была хорошая идея. Я даже думаю, вы все нас еще поблагодарите. Чего вам это стоило, в конце-то концов?[6]


Резкое неприятие фактов и негодующее настроение Джона - его реакция (здесь можно вспомнить и как понятие употреблялось в ленинских текстах) на новые репродуктивные технологии, показательна: отторжение для него вызывает именно факт «кражи генов», включённых в состав индивидуальных тел, но не любое изменение/мутация нормативного тела. Как мы видим из процетированного выше фрагмента, геронтологическую терапию - изменение ДНК для увеличения продолжительности жизни, - Джон прошёл, и считает это обязательной процедурой для всех людей из первоначального состава миссии - вероятно, для него результат такой процедуры не разрушает нормативные границы человеческого. Своего рода «культурный шок» Джон испытывает именно при столкновении с подрывом нуклеарной семьи и присущих ей репродуктивных технологий и тогда, когда самый личный, даже интимный вклад индивида в воспроизводство оказался обобществлён. Любопытно, каким образом одно технологическое изменение в области тела становится незаконным вмешательством, в то время как другое - разумным улучшением [7]. Это наполнение чувствительности к изменениям телесной конфигурации человека оказывается не одинаковым, и различается в романе так, что то, что возможно на уровне индивида, оказывается немыслимым на уровне воспроизводства вида. Допустимо обозначить это различие как различие, проходящее по линии коллективное/индивидуальное.

Проект Ирины Аристарховой по переопределению статуса беременности в дискурсивном и практическом аспекте - несомненно, проект радикальный и поражающий своим масштабом. Но не смотря на всю его серьёзность, кажется, он также обладает измерением, которое можно назвать научно-фантастическим. Переопределение практик заботы так, как его понимает Аристархова, как нам кажется, требует смещения политического индивидуализма с его центрального места в современных западных обществах, и, таким образом, переописания их юридического права. Такое переописание было бы не просто введением новых единиц в ту же структуру, в которой целое общества явлено только в его фрагментированности, а введением другой структуры, которая бы изначально строилась на иных принципах, способных распознать как свой связующий элемент не индивида, а различные общности и коллективности.

Если разогнать, - ради эксперимента, - коллективистскую доктрину об отмене частной собственности на максимум: так, чтобы отменить её на всех уровнях реальности, в том числе - в нашем понимании телесного, мы можем получить следующие вопросы:

1) Как реализовать марсианские технологии эктогенеза?
2) Что значит гостеприимство генов?
3) Возможны ли коллективные тела?

В ответах снова может помочь научная фанатстика и художественный вымысел. Общество, в котором дети воспитываются коллективно, описывала писательница Урсула ле Гуин; вид, в котором для продления жизни практикуется обмен генами - Октавия Батлер. Эти произведения так же, как исследование Аристарховой и роман Робинсона показывают, что политические формации человеческих цивилизаций находятся в прямой взаимосвязи устоявшимися в них структурами пола и репродуктивной политикой [8].

tags: Utopia, Queer, Posthumanism, Cyberfeminism, Xenofeminism, Art

Этот текст вытекает из деятельности разных автономных семинаров, которые работали в Москве летом 2018 года. Один из них — женственное, феминистcкое, женское — проходил в квартире его инициаторки Лолиты Агамаловой - на этом семинаре обсуждалась феминистская философия и было много юмора. Второй семинар, инициированный Борисом Клюшниковым — The Word For World Is Forest — занимался обсуждением научно-фантастических романов в разных городских локациях, преимущественно лесах и парках, здесь было много воображения. Так или иначе, оба семинара часто переходили в обсуждения того, как мог бы иначе сложиться мир, будь у него иные политические, эмпирические, и фантастические конфигурации - один из таких сюжетов я здесь и излагаю.

Выражаю огромную благодарность Алле Митрофановой за ценные дополнения к этому тексту.

В книге «Гостеприимство матрицы» Ирина Аристархова критикует риторику определённых феминизмов в отношении политик воспроизводства: «зачастую беременность в феминистских исследованиях представлялась в контексте грядущей борьбы матерей с медицинскими и социально-культурными институтами, рассматривающими её как средство достижения цели: ребёнка»,- пишет она [1]. Задача её исследования - не объявлять беременность в некоем своём целом «проблематичной» для феминистской политики, а найти способы её описания, которые бы делали процесс воспроизводства вида эмансипаторным для тех, кто в нём участвует. Эта задача реализуется не линейно, и её начальные составляющие можно описать так:

- Разбор мифа о "беременности в целом": с одной стороны, существуют практика беременности, с другой - дискурсы, которые по-разному эту практику "фреймируют";
- Сторона практики раскрывается на локальном уровне - её нельзя описать, не включив в неё конкретных женщин и их конкретную телесность, и вместе с этим показывает, что практика воспроизводства вида распадается на множество практик, в том числе практик заботы, в которых могут участвовать самые разные субъекты;
- Сторона дискурса показывает, что важно то, как говорят о беременности: например, одних участников процесса могут назначить активными, а других - пассивными;
- Обе стороны - и практическая, и дискурсивная, - активно участвуют в формировании беременности как культурного феномена, и именно он становится предметом исследования Аристарховой.

Проделанный в книге анализ примечателен тем, что показывает, как феминистская философия может работать со своими предметами на нескольких уровнях [2], уделяя внимание и материальному аспекту существования (конкретному), и дискурсивному (абстрактному) [3]. Осуществляя привязку абстрактного понятия беременности в культуре к конкретному телу женщины в первых главах своей книги, Аристархова затем отделяет беременность от её физиологической конкретности, рассуждая о внематочной беременности, технологически обеспеченном эктогенезе и мужской беременности [4]. Далее она описывает такие коллективные модели гостеприимства, которые можно назвать симбиотичекими, и примером которых могут быть отношения, в которых участвует и мать, и машина (инкубатор), и медсестра, и няня; она говорит о несомненной важности разработки описаний, адекватных таким моделям. Хотя няни осуществляют поддержку, заботу и воспитание, их роль преуменьшается, порой настолько, что они вовсе становятся «несуществующими». Книга включает подробные разъяснения о необходимости снятия эссенциалистского измерения с понятия гостеприимства (где беременность есть мать), переквалифицирования понятия из субстанции в феномен (практику), и включает определённые политические интуиции, которые мы возьмём на себя смелость озвучить.

Анализ Аристарховой включает момент, описывающий проблемы дискурса, который не признанает различных агентов гостеприимства за его активных деятелей. Этот властный дискурс, сформированный авторитетными инстанциями, такими как наука эмбриология и культурный институт семьи, действует в том числе за счёт того, что разделяет матерей и
нянь, или матерей и заботящиеся машины, путём говорения о них в терминах иерархии и конкуренции. Конечно, возникающее при этом исключительное право матерей на участие в процессе выращивания/заботы вытекает из принятия определённой парадигмы экономических отношений. Как писали Маркс и Энгельс в знаменитом Манифесте, понятие частной собственности появляется в западной истории оказывается в центре общественной модели одновременно с возникновением буржуазной семьи, и они взаимно конституируют друг друга. То культурное отношение к материнству, которое предписывает беременности быть личной заботой женщин, появляется по ходу разворачивания определённой истории становления капитализма. Проблема здесь не в понятии "личной заботы", или личной ответственности самой по себе, но, как нам кажется, в той ситуации, когда оно возникает в ходе экстраполяции понятия частной собственности на агентность гостеприимства.

В феминистском активизме, который может сочетать в своих программных заявлениях предпосылки различных идеологий, иногда возникают противоречия между этими предпосылками. Так, когда мы противопоставляем модели буржуазной семьи модель коммуны, коллективного способа воспитания, - отдавая последней свой голос, но остаёмся верными идее либерального феминизма, вписывающейся в короткий лозунг: "Моё тело - моё дело", случается один из таких парадоксов. Следуя мысли Аристарховой, которая явно не симпатизирует либерализму (хотя стоит заметить, что и не выражает эксплицитного одобрения какой-либо другой идеологии, в том числе, связанной с коммунизмом), мы можем предложить такое продолжение этого тезиса: «Моё тело - моё дело, но не частная собственность». Всё-таки дело - есть действие, а не сущность, и если тело - дело, то оно не может быть «моим». Попробуем далее показать на примере, как это предположение может быть реализовано.

«Красный Марс», — первый роман марсианской трилогии Кима Стенли Робинсона, - рассказывает историю колонизации Марса, в которой проводится мысленный эксперимент с различными политическими, экономическими и культурными моделями устройства марсианского социума.

Герои «Красного Марса» образуют альянсы и претерпевают политические расколы.

Так, последовательный американский либерализм в лице персонажа Джона Буна, чьи взгляды на общество во многом расходятся с убеждениями Аркадия Богданова - героя, который выражает взгляды Александра Богданова, и оказывается более радикальным в вопросе приведения нового устройства в жизнь. В романе мы видим удивительную историю солидарности и сотрудничества между этими двумя персонажами: они соглашаются в том, что нужно не допустить захвата власти транснациональными корпорациями и «чиновниками, сидящими в своих крепостях»; гостеприимный к другим политическим идеологиям Джон Бун вовлекается в сотрудничество с подпольными революционными богдановскими ячейками. Однако, когда дело доходит до воспроизводства человеческого вида, он проявляет своё отличие от коллективистской доктрины Богданова, заявляя своё предзаданное право на ребёнка только потому, что тот располагает его набором генов.


— Ты вырастила их, да? Оплодотворила свои яйцеклетки и вырастила in vitro? Выдержав паузу, она кивнула.
Джон склонился к ней, в нем вскипала ярость.
— Полагаю, там есть дети от каждого мужчины из первой сотни? Хироко наклонила голову набок и едва заметно пожала плечами. — Мы взяли образцы от всех, кто их дал. Матерями стали все женщины в группе, отцами — все мужчины.
— Как ты могла сделать все это без разрешения? — продолжил Джон. — Сделать наших детей, не спросив нас, а потом убежать и скрыться — зачем? Зачем? Хироко спокойно ответила на его взгляд.
— У нас есть видение того, какой может быть жизнь на Марсе. Но мы увидели, что она развивается по неправильному пути. То, что случилось после, доказало, что мы оказались правы. Поэтому мы посчитали, что сможем устроить собственную новую жизнь…
— Но разве ты не видишь, как это эгоистично? У каждого из нас было свое видение, мы все хотели разного и стремились к этому изо всех сил, а ты все то время, что тебя не было, создавала себе мирок для своей маленькой группы! Я это к тому, что нам могла пригодиться твоя помощь! Мне так часто хотелось поговорить с тобой!

А теперь оказывается, у нас есть общий ребенок, смесь нас с тобой, а ты не говорила мне об этом двадцать лет!
— Мы не хотели быть эгоистичными, — медленно проговорила Хироко. — Мы хотели испытать это, экспериментально показать, какой может быть жизнь здесь. Кто-то должен был показать, что ты имеешь в виду, когда говоришь о другой жизни, Джон Бун. Кто-то должен этой жизнью жить.


Героиня романа Хироко Ай занималась биотехнологиями, посвятив большую часть полёта на корабле, а также первое время обоснования на Марсе выращиванию растений в неземных условиях. Но кроме этого, в то время как группа участников экспедиции утопала в пространных политических спорах, она организовала независимую группу, занимающуюся разработкой и практикой репродуктивных стратегий, отличных от тех, что существовали на Земле. Эта группа работала в скрытом и невидимом для всех режиме, пока вовсе не пропала для остальных, восе не скрылась из виду, ведя кочующий образ жизни, обеспеченный технологически: они поняли, как использовать имеющееся на поверхности планеты оборудование, предназначенное для нагревания атмосферы для того, чтобы оставаться невидимыми для всех радаров. Группе удалось разработать технологию внематочной беременности - эктогенеза; для оплодотворения яйцеклеток использовались репродуктивные клетки участников экспедиции, собранные ещё на подготовительном этапе экспедиции. Дети появлялись на свет в семью, состоящую из всей команды Хироко, и росли с этой коллективной семьёй, принимая участие в медиированном высокими технологиями процессе взросления, сильно отличающемся от аналогичного процесса в земной нуклеарной семье.


— У вас в колонии проводится геронтологическая терапия?
— Да.
— Вы получили лечение от Сакса?
— Да.
— Те дети знают, кто их родители?
— Да.
Джон, уже вне себя, покачал головой.
— Просто не могу поверить, что вы так поступили!
— Мы не спрашивали, сможешь ли ты в это поверить.
— Уж несомненно. Но неужели вас ничуть не смущает, что вы украли наши гены и вырастили наших детей, без нашего ведома, не спросив нашего согласия? Что вы воспитали их без нашего участия, полностью устранили нас от них? Она пожала плечами.
— Ты можешь завести себе детей, если хочешь. А что до этих… Были кому-нибудь из вас нужны дети двадцать лет назад? Нет. Эта тема никогда не поднималась. — Мы были слишком старыми!
— Нет, не были. Просто решили об этом не думать. Невежество по выбору, знаешь ли, и это невежество многое говорит о том, что люди считают по-настоящему важным. Вы не хотели детей, поэтому и не знали о поздних родах. Но мы хотели и знали, поэтому изучили их техническую сторону. А когда ты увидишь результаты, думаю, поймешь, что это была хорошая идея. Я даже думаю, вы все нас еще поблагодарите. Чего вам это стоило, в конце-то концов?[6]


Резкое неприятие фактов и негодующее настроение Джона - его реакция (здесь можно вспомнить и как понятие употреблялось в ленинских текстах) на новые репродуктивные технологии, показательна: отторжение для него вызывает именно факт «кражи генов», включённых в состав индивидуальных тел, но не любое изменение/мутация нормативного тела. Как мы видим из процетированного выше фрагмента, геронтологическую терапию - изменение ДНК для увеличения продолжительности жизни, - Джон прошёл, и считает это обязательной процедурой для всех людей из первоначального состава миссии - вероятно, для него результат такой процедуры не разрушает нормативные границы человеческого. Своего рода «культурный шок» Джон испытывает именно при столкновении с подрывом нуклеарной семьи и присущих ей репродуктивных технологий и тогда, когда самый личный, даже интимный вклад индивида в воспроизводство оказался обобществлён. Любопытно, каким образом одно технологическое изменение в области тела становится незаконным вмешательством, в то время как другое - разумным улучшением [7]. Это наполнение чувствительности к изменениям телесной конфигурации человека оказывается не одинаковым, и различается в романе так, что то, что возможно на уровне индивида, оказывается немыслимым на уровне воспроизводства вида. Допустимо обозначить это различие как различие, проходящее по линии коллективное/индивидуальное.

Проект Ирины Аристарховой по переопределению статуса беременности в дискурсивном и практическом аспекте - несомненно, проект радикальный и поражающий своим масштабом. Но не смотря на всю его серьёзность, кажется, он также обладает измерением, которое можно назвать научно-фантастическим. Переопределение практик заботы так, как его понимает Аристархова, как нам кажется, требует смещения политического индивидуализма с его центрального места в современных западных обществах, и, таким образом, переописания их юридического права. Такое переописание было бы не просто введением новых единиц в ту же структуру, в которой целое общества явлено только в его фрагментированности, а введением другой структуры, которая бы изначально строилась на иных принципах, способных распознать как свой связующий элемент не индивида, а различные общности и коллективности.

Если разогнать, - ради эксперимента, - коллективистскую доктрину об отмене частной собственности на максимум: так, чтобы отменить её на всех уровнях реальности, в том числе - в нашем понимании телесного, мы можем получить следующие вопросы:

1) Как реализовать марсианские технологии эктогенеза?
2) Что значит гостеприимство генов?
3) Возможны ли коллективные тела?

В ответах снова может помочь научная фанатстика и художественный вымысел. Общество, в котором дети воспитываются коллективно, описывала писательница Урсула ле Гуин; вид, в котором для продления жизни практикуется обмен генами - Октавия Батлер. Эти произведения так же, как исследование Аристарховой и роман Робинсона показывают, что политические формации человеческих цивилизаций находятся в прямой взаимосвязи устоявшимися в них структурами пола и репродуктивной политикой [8].