Память – это то, что делает нас собой; наша форма и наше содержание; контуры восприятия личностью как момента «здесь и сейчас», так и ретроспективы, обращенной на принятые или нет решения, на совершенные или в последний момент отмененные (не)поступки. При серьезных нарушениях памяти человеческое «я» рассыпается, превращая любого в набор реакций, механизм, нуждающийся исключительно в воде, пище и сне.
Однако, кроме индивидуальных воспоминаний, память в постоянной неизбежной трансформации функционирует и на многих других уровнях: есть память семьи, память рода, память народа и цивилизации.
Помнить себя вчера и сегодня – значит формировать историю завтрашнего дня. Понимая чрезвычайную важность воспоминаний, передающихся как в устных историях, так и в культурных артефактах, в любой исторический период власти пытались обрести над ними контроль: заставить или «научить» помнить так, как надо. Попадавшие под цензуру, «неправильные», произведения искусств и литературы уничтожались – так, в нацистской Германии в 1930х демонстративно сжигали книги, не соответствующие идеологии национал-социализма, в 1946 Иран подвергал уничтожению книги на курдском языке, в 1960-1970 такой же стратегии следовала «культурная революция» Китая Мао.
[1] Однако, опять же, как показывает история,
желание помнить оказывается сильнее репрессий – и стихи репрессированного сталинским режимом поэта Осипа Мандельштама сегодня с нами: жена Надежда выучила их наизусть.
«
Отнимать у нас память – это акт насилия, который можно сравнить с лишением жизни», – очень точно отметила в одном из интервью
[2] японская писательница Ёко Огава, автор пронизанного символами романа-антиутопии «Полиция памяти», опубликованного на ее родине в 1994 году и переведенного на английский в 2019. Деменция – то, что способно растворить, размыть, расчеловечить личность, но такое же разрушение может происходить и на других уровнях функционирования памяти. При определенных исторических условиях, забыть, или принять искаженную версию прошлого, может и вся нация. Уверовать в победу в ситуации трагического поражения.
Что же может помочь нам сохранить себя, семью, сообщество, свой род и свой народ во времена жесткой цензуры, давления на прессу и репрессий лидеров мнений? Вновь обращаясь к урокам прошлого, мы понимаем, что таким инструментом становится устное слово – пересказанное воспоминание, имеющее потенциал пустить корни в памяти других. Стать мифом, а значит претендовать, как бы ни пафосно это звучало, на шанс на вечную жизнь.
Проект
«Искусство (не) помнить», задуманный в феврале 2021 года, отражает желание зафиксировать воспоминания людей, живущих в остром, травматическом, историческом моменте и наблюдающих своими глазами вещи, которые, из-за их исключительного эмоционального градуса, рискуют быстро подвергнуться искажениям. Беседы с 30 участницами я фиксировала в текстах их воспоминаний и фотографиях процессов забывания и вспоминания.
Визуальный аспект стал частью, в общем-то по сути исключительно тексто-центрического, проекта по одной очевидной причине. Занимаясь более 10 лет фотографией и фотокритикой, я давно поняла, что разговор об этом медиуме невозможен без обращения к феномену памяти, к бесконечным парадоксам, заложенным в сцепке камеры и мира: оппозициям неуловимого момента/желания сохранить; исключительно личного взгляда/постоянных заявок на объективность; процессов вспоминания/забывания. Именно поэтому фотография, как инструмент и практика, – фотографа как собирателя, хранителя субъективных отпечатков реальности – всегда будет оставаться критически важной.
«Искусство (не) помнить» – как выставка и как фотокнига – это коллекция откровений о том, что 30 человек из Беларуси, в начале 2021, посчитали для себя самым болезненным (1) и самым ресурсным (2). 60 историй об унижении и счастье, о смерти и любви, о стыде и откровении глубинной миссии. Это лица смеющихся и плачущих, сияющих и зажатых, стремящихся забыть и отчаянно пытающихся запомнить людей разных возрастов и профессий. Эмоции удалось сохранить в снимках, но актуальным оставался поиск способа представления материала, при котором воспоминания могли бы обрести больший резонанс и силу – на уровне звука, устного слова.